Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №1 за 1997 год
Однако в том, 1893 году, когда я там был, неторопливые, заторможенные обитатели пережили такую основательную встряску, что вряд ли до сих пор успели от нее оправиться. Это случилось в первой декаде месяца марта. А с того дня, как последний китобоец появлялся в этих водах, прошли многие годы, и колония, никого не ожидая, почивала в мире. Вдруг в океане возник парус. Все жители Сент-Джонса насторожились. Корабль уверенно приближался, и, не убирая паруса, прошел опасным фарватером, не обратив внимание на многочисленных доброхотов, кинувшихся навстречу на каноэ, чтобы предложить провести корабль, как это они делали прежде. Это была небольшая шхуна, идущая по ветру с натянутыми парусами, и, как только она бросила якорь, у нее на мачте затрепетал американский флаг. Стало ясно: отчаянный парусник пришел от американских берегов, отстоящих на пять тысяч миль, это — предшественник идущего флота.
Губернатор, он же начальник порта, глава таможни, арбитр и мировой судья, не считая десятка прочих почетных должностей, нанес визит капитану и вернулся на берег. Население острова пришло в крайнее возбуждение. По заливу шныряли каноэ, сампаны, все хотели попасть на борт странного корабля, прибывшего прямым ходом из Америки, из страны, о которой столько слыхали и которой так безгранично восхищались.
На следующий день удивление жителей возросло — к небольшой шхуне приплыл компаньон. Он был под британским флагом — предвестник английского флота, курсирующего из Виктории. А в сумерках любопытные обитатели прибрежной полосы увидели еще два паруса, ожидавшие дневного света, чтобы совершить опасный проход. И к середине марта в маленькой гавани собрался флот из пятнадцати судов.
Едва оправившись после первых впечатлений от неожиданного нашествия, островитяне поняли возможность огромной выгоды, которую можно извлечь из взаимоотношений с чужеземцами. С энергией, свойственной предприимчивой расе, они ринулись в до того незнакомую им коммерцию. Обобрав плантации, обрадованные собственники прибыли к кораблям на своих суденышках, до краев нагруженных бананами, ананасами, ямсом, сладким картофелем, сахарным тростником и всевозможными овощами, а рыбаки в изобилии предлагали свежую рыбу, которой кишели рифы и мели, и неисчислимое количество океанских черепах. Капитанам судов на продажу предлагали свиней, бычков, оленей. Ну а как напивались эти иноземцы! На бутылках голландского джина и невыдержанной японской рисовой водки сакэ изготовители спиртного сколотили состояние.
И сразу пошли дела! Простые японцы, должно быть, подумали, что нагрянул золотой век. Все устремились в погоню за богатством, они, видимо, решили, что эти белые заморские пришельцы сделаны из золота и корабли их полны драгоценного металла. Цены взлетели проворнее воздушных шаров. Вчера свежая говядина была по три цента за фунт, сегодня — четыре, завтра — пять, на следующий день — девять, а к субботе дошла до невероятной цены в двадцать два цента и продолжала дорожать. Если раньше за десять центов ты мог купить стебель сахарного тростника длиною с удилище, то теперь за один кусочек не более фута пришлось платить двадцать пять. А кварта голландского джина, которую вначале продавали за сорок центов, подскочила в два приема аж до шести долларов.
Японцы — ловкие спекулянты, вероятно, это у них в крови, но на этот раз они совсем потеряли совесть. Из-за неразумных цен невостребованное мясо приходило в негодность. Тогда один капитан сошел на берег с двумя охотниками и подстрелил бычка, но ему не разрешили взять его на борт, запретил губернатор и шеф полиции. «Морские пришельцы» решили тогда прорвать блокаду, и на следующий день разразилась величайшая из битв, какую только знала история островов.
Десятка два морских охотников, первоклассных стрелков и сотни бравых решительных матросов буквально заполонили остров, проникли до дна скалистых ущелий и до вершин заоблачных гор. И целый день ничего не было слышно, кроме треска ружейных выстрелов и сердитых криков веселых парней, развлекавшихся, слоено школьники на природе. Пальба и свист пуль завершались радостными возгласами охотников. Иногда можно было видеть продирающийся сквозь густые джунгли, спасающийся бегством скот, преследуемый группой возбужденных моряков, метавшихся повсюду вместе и поодиночке, прежде чем нагрузиться взбесившимся кабаном или бычком.
Так вот и шла веселая охота. Тщетно пытался губернатор ее прекратить. Он требовал, урезонивал, умолял, ругался — все напрасно. Беспорядки вышли из-под контроля. «Белые пираты» и «заморские дьяволы» не обращали внимания на пару дюжин его полицейских. Лишь с наступлением ночи прекратилась бойня, и тяжело нагруженные добычей шлюпки возвратились на свои шхуны.
Тогда губернатор обнародовал манифест. Закон и порядок должны быть восстановлены, все нарушители спокойствия понесут наказание. Всем морякам к десяти часам вечера надлежит быть на борту соответствующих судов. Нарушители будут арестованы и заключены под стражу. Суда же тех капитанов, которые не способны держать под контролем свои команды, будут выдворены с острова.
Но тем же вечером все «заморские дьяволы» были на берегу. Десять часов минуло, а ни одна душа и не помышляла о возвращении на судно. Куда там — вечернее празднество только разгоралось. Как раз перед особняком губернатора бушевал вирджинский хоровод. Гигант норвежец — «Большой Оскар», на целую голову возвышающийся над всеми, подыгрывал танцующим на аккордеоне, а блюстители порядка циркулировали в толпе. Хотя для очистки улиц были выведены все полицейские силы, губернатор предпочел осторожность доблести и мудро воздержался от решительных действий.
Наутро капитанам было дано указание покинуть порт. Требование было полностью проигнорировано, ибо у губернатора из морских сил имелось всего три матроса и командирская шлюпка, поэтому он был не в состоянии заставить выполнить свой приказ. Несмотря на дебош и одержанную победу, моряки у большинства островитян не вызвали возмущения, они примирились с их присутствием и даже были рады, что такие хорошие покупатели остались. Цены вскоре упали до приемлемого уровня, и добрые отношения между сторонами были восстановлены.
А однажды утром на борту судов стала наблюдаться какая-то активность. Убирались сходни, освобождались паруса, шлюпки поднимались на борт, все приводилось в готовность к отплытию. А потом до слуха любопытных жителей донесся бодрый мотив: то матросы затянули у брашпиля вдохновенные песни, которые помогают им вытягивать из моря тяжелые якоря. Поднимался парус за парусом, и шхуна за шхуной с надутыми попутным ветром парусами побежали через узкий пролив в открытое море. Флот направился к японским берегам, где все лето будет преследовать тюленей, плывущих на север, к лежбищам в Беринговом море. Не успели жители опомниться, как в их маленькой гавани не осталось ни одного корабля.
Отныне острова Бонин вновь погружались в мирную дрему, покой блаженного тропического климата, обласканные голубыми водами великого океана в ожидании следующего «пароходного дня». А их обитатели вновь и вновь возвращались к воспоминаниям о вторжении белых пришельцев и рассказам об их дикарстве и необычных нравах.
А? Вот это была жизнь! И они одобрительно причмокивали губами, вспоминая давние события и позванивания золотыми монетами
в своих кошельках.
Джек Лондон
Перевел с английского Виль Быков
Адрес: Цветы Эллады
— А солнце уже село... — с огорчением произнесла за нашей спиной пожилая дама, выходя из только что подъехавшего автобуса. Ее разочарование можно понять — люди со всех концов земли, приезжая в Грецию, специально выбираются на мыс Сунион к храму Посейдона, чтобы полюбоваться потрясающей красоты закатом, окрашивающим в теплые желто-розовые тона стройные античные колонны. Последние лучи солнца заставляют пылать огнем отвесные скалы, окутывают пурпурной дымкой ближние и дальние острова...
Брюнетка, в которую влюбился БайронС этой, самой южной точки Аттики открывается лучший вид на Эгейское море и Саронический залив, а в ясную погоду корабли, приближающиеся к мысу Сунион, видны за многие километры. Неслучайно древние эллины именно здесь, на 60-метровой высоте воздвигли храм во славу бога моря.
Две молодые англичанки, неподвижно минут пятнадцать проведшие на самом краю обрыва, ловя последние лучи опускающегося в море солнца в видоискатели своих камер, поднялись и не спеша побрели к автобусу. Их соотечественник Джордж Байрон за сто семьдесят лет до них так же приезжал к храму Посейдона полюбоваться закатом. А потом писал, что влюбился в двух очаровательных греческих девушек, одна из которых — брюнетка — и была мысом Сунион. Другая, блондинка — остров Эгина, что в розоватой дымке вырисовывался на горизонте, — там Байрон встречал рассвет. На мраморе же храма Посейдона он оставил свое имя, положив начало не самой лучшей традиции. Поэтому теперь, чтобы люди, не столь знаменитые, как английский поэт, сражавшийся за независимость Греции, не портили мрамор своими письменами, античные руины обнесли заграждением.
